Шалости: развлечения и наказания
Дети были и будут непослушными во все времена. Они любят веселиться и хулиганить, и это нормальное поведение здорового ребенка. Но если сегодня на развлечения и шалости родители смотрят снисходительно, то в прежние времена детей могли сурово наказывать. Причем за каждое непослушание предусматривался отдельный вид наказаний. В деревенских и даже дворянских школах розги и плети были нормальным явлением. Иногда добавляли и горох в углу. Все это четко прописывалось в регламенте школы, и родители были в курсе, что происходит с детьми. Телесные наказания существовали очень долго, вплоть до XX века. Иногда они применялись даже в императорской семье, но, к примеру, Николай I своих детей разве что лишал сладкого или прогулки.
Обратимся к детским воспоминаниям известных туляков и посмотрим, как развлекались дети разных сословий, как шалили и какие несли за это наказания. В. В. Вересаев пишет в «Воспоминаниях»: «У нас очень строго: делу время, а потехе час. В учебное время – никаких развлечений, никаких гостей. Даже если очень какой-нибудь интересный был концерт или спектакль, мама отпускала нас неохотно, и это всегда было исключением. Даже в воскресенья и праздники во время учения – все равно: зачем в гости? Мало братьев и сестер? Играйте между собою, сколько угодно. Мы росли, как в монастыре, и совсем отвыкали от общения с людьми, – только с товарищами виделись в гимназии» [1].
Н. Москвин в повести «Лето летающих» описывает такую реакцию отца на непослушание: «Чтобы утешить его [брата Виктора], я вытащил из кармана и положил около него на скатерть щепотку дроби, которую я сегодня нашёл на чердаке в белой банке. Пока флегматичный, неторопливый Витька обратил на неё внимание, папа с другого конца стола спросил:
– Михаил, это что такое?
– Дробь.
Отец у меня доктор и к огнестрельному оружию никогда никакого отношения не имел. Но знал, что дробь оттуда, где стрельба, где выстрелы.
– Сейчас же убери! Выбрось подальше!
<…>
– Пап, так ведь это только дробь. Без пороха. Безопасная.
– Михаил, я тебе что сказал? – Отец не садится, стоит, и указательный палец на правой руке по скатерти молоточком, молоточком…
– Пап, она взорваться не может.
– Ты слышишь?!
Я небрежно (чтоб показать: «А я вот не боюсь!») смахиваю дробь в подставленную ладонь» [2].
В. Вересаев, гимназист
Сегодня дети затаят обиду на родителей, если те отключат интернет, а в XIX веке подросток Вересаев обиделся на отца за то, что он в присутствии Любы Конопацкой усомнился в его остроумии: «Я шагнул вперед, вытянулся перед Любою во фронт и отрапортовал:
– Честь имею показаться! Вот моя физногномия!
Папа возмущенно оглядел меня.
– Виця! Что такое? Что за "физногномия"? Неужели ты находишь это остроумным?
Я смешался и замолчал. Мне показалось, Люба с сочувствием и ласкою поглядела на меня. Сразу подсеклись и восторг мой, и вдохновение. Перед Любой, перед Любой так меня срезал папа!.. И на остаток вечера совсем, совсем я завял» [3].
В повести «Чулковские сорванцы» Б. Роганков описывает послевоенное тульское детство. И, в частности, как принес в класс оружие: «Минута была настолько торжественная, что я встал на парту и выхватил пугач из кармана. Так пусть же все знают, как велика и красива моя мечта! С этой благородной мыслью я и нажал на курок. Раздался оглушительный выстрел, и все застыли в самых неожиданных позах».
На выстрел прибежала пионервожатая и, заведя проказника в пионерскую комнату, отчитала его:
«– Ну что, Рогов, докатились-таки до заветной цели?
<…>
– В третьем классе – Рогов примерный ученик, в четвертом – отличник. А в пятом кто? Неуспевающий разгильдяй! В шестом – исключен из школы. И не удивляйтесь! Больше с вами цацкаться не будут. Придет с урока директор, и я выложу ему эту штуковину на стол, – помахав перед моим носом пугачом, она добавила: – Хороший сюрприз вы приготовили для своей старенькой бабушки! Нечего сказать.
Затем дверь резко захлопнулась, и ключ щелкнул с обратной стороны» [4].
Наказания от директора автор так и не дождался.
А вот как проходили уроки у учеников Тульского реального училища, о жизни которых писал туляк Н. Москвин в хронике «Конец старой школы».
Учителем богословия в училище был батюшка Епифанов, которого реалисты не очень-то и боялись, и прямо на уроке «к Гришину и Кленовскому подсел Черных. Острием пера надо ударить по тупому кончику другого. Перышко перевернется и ляжет "горбылем" — выиграл, ляжет "лодочкой" — проиграл. Пунцовый Кленовский жарко дышит. Руки потны, руки неловки — сплошные "лодочки".
<…>
У Плясова и Лисенко — обычное: под двумя пустыми партами на корточках изображают собак. Кто злее. Кто свирепее рычит.
<…>
Епифанов, конечно, ничего не замечает. Одним глазом — на отвечающего Жучкова, другим — на далекую парту, где Черных и Кленовский играют в перышки. В сравнении с другими — тут тихо, безобидно (подумаешь, перышки!), но вот сейчас эта парта содрогнулась, пришла в движение и, будто в нее вставили мотор, поползла через весь класс к окну. Оказывается, игра в перышки кончилась и Черных с Кленовским теперь играют в автомобиль, которые в этом году появились в Т-е…».
И терпеливый учитель не выдерживает: «Оставив Жучкова, Епифанов сбегает с кафедры, вытаскивает из парты-автомобиля Черных и, откинувшись влево — так несут ведро с водой, — тащит его к двери. На ходу сквозь зубы:
— Черных… Белых… Красных… Желтых… Рыжих… Пшел вон из класса!!! С той же приговоркой, которая всем нравится и всех смешит, Епифанов волочит к двери рыхлого, пунцового Кленовского:
— Кленовский… Берёзинский… Дубовский… Стоеросовский… Пшел вон из класса!!!
Кленовский выкрикивает:
— Батюшка! Я хочу… отвечать урок… у меня… у меня отметки в четверти нет!» — но всё равно выбрасывается за дверь» [5].
И если из класса нерадивых учеников выгоняли и в советской школе, то некоторые наказания – это находки учителей Тульского реального училища на рубеже XIX и XX веков. Например, преподаватель немецкого языка Оскар Оскарович за драки между учениками ставил провинившихся под часы в коридоре. «Дерутся всяко: друг с другом, полкласса на полкласса, а то основные с параллельными. К концу же большой перемены возникает самая великая баталия: объявляется война второму этажу. <…> Нет, положительно, Оскар Оскарович восьминог, восьмирук. Цепкие руки хватают тающих в воздухе бойцов. И по русско-немецки:
— Рутковский, встаньте под чайси! Плясов, под чайси! Умялов, и ви… под чайси! Пумпянский, ви такая большая олух, четвертый класс — и тоже… встаньте под чайси! Тс-с… стой, стоять!.. Телегин, под чайси! Торопиться нет… торопиться нет! Брусников, под чайси! У вас, Крылов, скоро усы бывают, а ви… под чайси! Сергей, под чайси!.. <…> Что я вижу! И ви, Яшмаров?! Что будет сказать ваш отец? Что ви делать на большой перемена? Если я буду замечать еще раз, я буду сказать вашему отцу. Встаньте, пожалуйст, под чайси!..
Часы на втором и на первом этажах. Бойцы из первого этажа стоят под своими часами. Второэтажники — под своими» [6].
Было и такое наказание: ученики за разные провинности стояли весь урок, или два урока, или неделю, или даже весь год.
«Встали из-за парт: Плясов, Телегин, Черных и Феодор. Наказанные в разное время и на разные сроки, они так будут стоять весь урок Бурга. Сергей Феодор — только сегодня. Телегин еще и следующий урок. Черных приказано стоять до Пасхи (на уроках Бурга). Плясову обреченно повезло: он стоит с начала учебного года и будет стоять до конца его.
В прошлый урок Феодор с шумом уронил на пол хрестоматию. Какие могут быть нечаянности? <…> Почему классный журнал у Бурга никогда не падает? Встать на два урока!..
Антон Телегин встал на три урока за неуместное рассуждение о полученном коле. Не рассуждать! Единица продумана и взвешена. Кроме того, дважды занесена: в классный журнал. Не рассуждать! Встать на три урока!
Черных и Плясов стоят за стрельбу из рогаток на немецком.
Венька Плясов ухитрился стрелять и стоя на уроках Бурга — даже удобнее: шире горизонт. Но Бернард Эразмович вторично поймал Плясова.
<…>
— Встать до конца года!
Класс покорен и тих. Даже наказанные несут смиренно свое наказание» [7].
Н. Воробьев (Москвин), ученик реального училища
Получали нагоняи ученики и от родителей, в основном за плохие оценки.
В романе Н. Москвина «Конец старой школы» есть воспоминания тринадцатилетнего Зиновия Яшмарова, который, получив так называемый балльник (оценки за год обучения), решил исправить кол по немецкому языку на четверку. Подлог вскрылся, и «папа кричал и стучал кулаком по столу. Когда увидел немецкий кол (переправленный на четыре), схватил меня за плечо и два раза ударил по затылку. Я заревел. На крик пришла из гостиной мама. Мама сказала, что по голове бить нельзя — надо бить по мягкому.
<…>
— Колы получать, да еще мошенничать, подлоги делать!
<…>
— Англичанка у нас дома живет, француженка на дом ходит. Что же, мерзавец, теперь еще немца приглашать?! Может быть, и арифметика звать?! За что я тогда деньги в Реальный плачу?»
Однокашнику Яшмарова Антону Телегину тоже попало: «Выдали балльники. По немецкому кол. По истории и черчению двойки. По географии три с минусом. <…> Хотел показать отцу перед обедом. Но мать нашла у меня балльник под матрацем сама. Когда пришел отец с завода, она показала ему. Потом подскочила ко мне и начала балльником хлестать меня по щекам и кричала:
— Пастухом хочешь быть, босяком! Мы в лепешку разбиваемся, чтобы за тебя в Реальное платить» [8].
В этой же повести есть и такие воспоминания отца писателя: «Сейчас за ужином папа рассказывал, как учился его отец, мой дедушка. Было это в 1850 году и позже; тогда, оказывается, в гимназиях драли розгами и линейками по рукам. Но пороли до пятого класса, а как в пятый перешел, нельзя было пороть. Зато при переходе из четвертого в пятый класс драли всех розгами поголовно, ни за что, ни про что — на всякий случай в будущем. Вот какие порядки были» [9].
Во все времена кроме учебы были, конечно, у детей и развлечения. Разные, в зависимости от происхождения и эпохи. В «Воспоминаниях» В. В. Вересаев так описывает подготовку к танцевальному вечеру у себя в доме: «Так уже повелось, что на святках наш день был 4 января – день моего рождения. Не потому, чтоб меня как-нибудь выделяли из братьев и сестер, а просто, – только мое рождение приходилось на праздники. Но все-таки я являлся как бы некоторым центром праздника, меня поздравляли, за ужином пили наливку за мое здоровье, после ужина товарищи иногда даже качали меня. <…> У меня, кроме всех этих общих забот, была еще одна, своя. Я сидел у себя за столом над маленькой тетрадочкой в синей обертке, думал, покусывал карандаш, смотрел на ледяные пальмы оконных стекол и медленно писал. Записывал темы для разговоров с дамами во время кадрили.
О чем и с кем:
С Любой. 1. Спросить, как будто не знаешь, с нею ли в одном классе учится Надя Соколова, и рассказать, что она училась у нас в детском саду.
2. Спросить, какие у них задают темы для русских сочинений. Высказать мысль, как глупо задавать сочинения на пословицы. Подробно доказать.
С Катей. 1. Спросить, почему она больше не надевает золотую рыбку, сказать, что очень к ней идет.
2. Спросить, почему их отца зовут Адам. Русские так не называют, а у поляков был Адам Мицкевич. Не поляк ли? Тогда, значит, у них совсем как у нас: отец поляк, мать русская.
3. Придумать еще что-нибудь.
С Зиной Белобородовой. Как мы катались на ледяных горах» [10].
А вот так описывает незамысловатый отдых в парке в послевоенной Туле Б. Роганков в повести «Чулковские сорванцы»: «Однажды мне очень захотелось пойти в парк на вечерние гуляния.
Вечером в парке мне не доводилось быть ни разу. Я бродил нерешительно вдоль узорчатой металлической ограды и не знал: то ли мне перелезть через забор, то ли взять входной билет? Перелезть через забор для меня – пустячное дело, но я вовремя вспомнил, что уже взрослый, и сразу заметил, что и вокруг меня серьезная взрослая публика: девушки принарядились и завились, парни нагладили брюки до стрелочек, а волосы смазали бриолином и гладко зачесали назад. Они шли вначале к кассе, а потом солидно подавали контролерше входной билетик.
Без колебаний купил я тоже билет, и пожилая тетенька у входа согласно кивнула мне головой, как всякому взрослому человеку. Однако как непривычно в парке вечером: все здесь группами, парами, шутят, смеются…
Что же мне делать дальше?» [11]
Закончим рассказ историей, знакомой каждому ученику, в каком бы веке он ни жил, к какому бы сословию ни принадлежал и где бы ни учился. Из романа Н. Москвина «Конец старой школы»: «Что может быть лучше тебя?
…Вот преподаватель повел пальцем по алфавиту… Тридцать две души тоскливо ждут… Вот палец остановился…
Кого?
Кто-то один из тридцати двух уже знает… Ошибиться нельзя — глаз натренирован и точен: сантиметр ниже — счастливое мимо, сантиметр ниже — гибель алфавитного соседа.
Преподаватель медленно приподнимает голову:
— Ну, скажем, вот…
И вдруг!
Долгожданный звонок-освободитель! Что может быть лучше тебя?» [12].
Литература:
1. Вересаев В. В. Воспоминания. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Правда, 1961. Т. 5. С. 5.
2. Москвин Н. Я. Лето летающих. Москва.: Дет. лит., 1985. С. 14.
3. Вересаев В. В. Воспоминания. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Правда, 1961. Т. 5. С. 7.
4. Роганков Б. К. Чулковские сорванцы. Тула: Тул. полиграфист, 2001. С. 79.
5. Москвин Н. Я. Конец старой школы. Тула: Приок. кн. изд-во, 1983. С. 23.
6. Там же. С. 10.
7. Там же. С. 7.
8. Там же. С. 15.
9. Там же. С. 27.
10. Вересаев В. В. Воспоминания. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Правда, 1961. Т. 5. С. 9.
11. Роганков Б. К. Чулковские сорванцы. Тула: Тул. полиграфист, 2001. С. 53.
12. Москвин Н. Я. Конец старой школы. Тула: Приок. кн. изд-во, 1983. С. 5.
Обратимся к детским воспоминаниям известных туляков и посмотрим, как развлекались дети разных сословий, как шалили и какие несли за это наказания. В. В. Вересаев пишет в «Воспоминаниях»: «У нас очень строго: делу время, а потехе час. В учебное время – никаких развлечений, никаких гостей. Даже если очень какой-нибудь интересный был концерт или спектакль, мама отпускала нас неохотно, и это всегда было исключением. Даже в воскресенья и праздники во время учения – все равно: зачем в гости? Мало братьев и сестер? Играйте между собою, сколько угодно. Мы росли, как в монастыре, и совсем отвыкали от общения с людьми, – только с товарищами виделись в гимназии» [1].
Н. Москвин в повести «Лето летающих» описывает такую реакцию отца на непослушание: «Чтобы утешить его [брата Виктора], я вытащил из кармана и положил около него на скатерть щепотку дроби, которую я сегодня нашёл на чердаке в белой банке. Пока флегматичный, неторопливый Витька обратил на неё внимание, папа с другого конца стола спросил:
– Михаил, это что такое?
– Дробь.
Отец у меня доктор и к огнестрельному оружию никогда никакого отношения не имел. Но знал, что дробь оттуда, где стрельба, где выстрелы.
– Сейчас же убери! Выбрось подальше!
<…>
– Пап, так ведь это только дробь. Без пороха. Безопасная.
– Михаил, я тебе что сказал? – Отец не садится, стоит, и указательный палец на правой руке по скатерти молоточком, молоточком…
– Пап, она взорваться не может.
– Ты слышишь?!
Я небрежно (чтоб показать: «А я вот не боюсь!») смахиваю дробь в подставленную ладонь» [2].
В. Вересаев, гимназист
Сегодня дети затаят обиду на родителей, если те отключат интернет, а в XIX веке подросток Вересаев обиделся на отца за то, что он в присутствии Любы Конопацкой усомнился в его остроумии: «Я шагнул вперед, вытянулся перед Любою во фронт и отрапортовал:
– Честь имею показаться! Вот моя физногномия!
Папа возмущенно оглядел меня.
– Виця! Что такое? Что за "физногномия"? Неужели ты находишь это остроумным?
Я смешался и замолчал. Мне показалось, Люба с сочувствием и ласкою поглядела на меня. Сразу подсеклись и восторг мой, и вдохновение. Перед Любой, перед Любой так меня срезал папа!.. И на остаток вечера совсем, совсем я завял» [3].
В повести «Чулковские сорванцы» Б. Роганков описывает послевоенное тульское детство. И, в частности, как принес в класс оружие: «Минута была настолько торжественная, что я встал на парту и выхватил пугач из кармана. Так пусть же все знают, как велика и красива моя мечта! С этой благородной мыслью я и нажал на курок. Раздался оглушительный выстрел, и все застыли в самых неожиданных позах».
На выстрел прибежала пионервожатая и, заведя проказника в пионерскую комнату, отчитала его:
«– Ну что, Рогов, докатились-таки до заветной цели?
<…>
– В третьем классе – Рогов примерный ученик, в четвертом – отличник. А в пятом кто? Неуспевающий разгильдяй! В шестом – исключен из школы. И не удивляйтесь! Больше с вами цацкаться не будут. Придет с урока директор, и я выложу ему эту штуковину на стол, – помахав перед моим носом пугачом, она добавила: – Хороший сюрприз вы приготовили для своей старенькой бабушки! Нечего сказать.
Затем дверь резко захлопнулась, и ключ щелкнул с обратной стороны» [4].
Наказания от директора автор так и не дождался.
А вот как проходили уроки у учеников Тульского реального училища, о жизни которых писал туляк Н. Москвин в хронике «Конец старой школы».
Учителем богословия в училище был батюшка Епифанов, которого реалисты не очень-то и боялись, и прямо на уроке «к Гришину и Кленовскому подсел Черных. Острием пера надо ударить по тупому кончику другого. Перышко перевернется и ляжет "горбылем" — выиграл, ляжет "лодочкой" — проиграл. Пунцовый Кленовский жарко дышит. Руки потны, руки неловки — сплошные "лодочки".
<…>
У Плясова и Лисенко — обычное: под двумя пустыми партами на корточках изображают собак. Кто злее. Кто свирепее рычит.
<…>
Епифанов, конечно, ничего не замечает. Одним глазом — на отвечающего Жучкова, другим — на далекую парту, где Черных и Кленовский играют в перышки. В сравнении с другими — тут тихо, безобидно (подумаешь, перышки!), но вот сейчас эта парта содрогнулась, пришла в движение и, будто в нее вставили мотор, поползла через весь класс к окну. Оказывается, игра в перышки кончилась и Черных с Кленовским теперь играют в автомобиль, которые в этом году появились в Т-е…».
И терпеливый учитель не выдерживает: «Оставив Жучкова, Епифанов сбегает с кафедры, вытаскивает из парты-автомобиля Черных и, откинувшись влево — так несут ведро с водой, — тащит его к двери. На ходу сквозь зубы:
— Черных… Белых… Красных… Желтых… Рыжих… Пшел вон из класса!!! С той же приговоркой, которая всем нравится и всех смешит, Епифанов волочит к двери рыхлого, пунцового Кленовского:
— Кленовский… Берёзинский… Дубовский… Стоеросовский… Пшел вон из класса!!!
Кленовский выкрикивает:
— Батюшка! Я хочу… отвечать урок… у меня… у меня отметки в четверти нет!» — но всё равно выбрасывается за дверь» [5].
И если из класса нерадивых учеников выгоняли и в советской школе, то некоторые наказания – это находки учителей Тульского реального училища на рубеже XIX и XX веков. Например, преподаватель немецкого языка Оскар Оскарович за драки между учениками ставил провинившихся под часы в коридоре. «Дерутся всяко: друг с другом, полкласса на полкласса, а то основные с параллельными. К концу же большой перемены возникает самая великая баталия: объявляется война второму этажу. <…> Нет, положительно, Оскар Оскарович восьминог, восьмирук. Цепкие руки хватают тающих в воздухе бойцов. И по русско-немецки:
— Рутковский, встаньте под чайси! Плясов, под чайси! Умялов, и ви… под чайси! Пумпянский, ви такая большая олух, четвертый класс — и тоже… встаньте под чайси! Тс-с… стой, стоять!.. Телегин, под чайси! Торопиться нет… торопиться нет! Брусников, под чайси! У вас, Крылов, скоро усы бывают, а ви… под чайси! Сергей, под чайси!.. <…> Что я вижу! И ви, Яшмаров?! Что будет сказать ваш отец? Что ви делать на большой перемена? Если я буду замечать еще раз, я буду сказать вашему отцу. Встаньте, пожалуйст, под чайси!..
Часы на втором и на первом этажах. Бойцы из первого этажа стоят под своими часами. Второэтажники — под своими» [6].
Было и такое наказание: ученики за разные провинности стояли весь урок, или два урока, или неделю, или даже весь год.
«Встали из-за парт: Плясов, Телегин, Черных и Феодор. Наказанные в разное время и на разные сроки, они так будут стоять весь урок Бурга. Сергей Феодор — только сегодня. Телегин еще и следующий урок. Черных приказано стоять до Пасхи (на уроках Бурга). Плясову обреченно повезло: он стоит с начала учебного года и будет стоять до конца его.
В прошлый урок Феодор с шумом уронил на пол хрестоматию. Какие могут быть нечаянности? <…> Почему классный журнал у Бурга никогда не падает? Встать на два урока!..
Антон Телегин встал на три урока за неуместное рассуждение о полученном коле. Не рассуждать! Единица продумана и взвешена. Кроме того, дважды занесена: в классный журнал. Не рассуждать! Встать на три урока!
Черных и Плясов стоят за стрельбу из рогаток на немецком.
Венька Плясов ухитрился стрелять и стоя на уроках Бурга — даже удобнее: шире горизонт. Но Бернард Эразмович вторично поймал Плясова.
<…>
— Встать до конца года!
Класс покорен и тих. Даже наказанные несут смиренно свое наказание» [7].
Н. Воробьев (Москвин), ученик реального училища
Получали нагоняи ученики и от родителей, в основном за плохие оценки.
В романе Н. Москвина «Конец старой школы» есть воспоминания тринадцатилетнего Зиновия Яшмарова, который, получив так называемый балльник (оценки за год обучения), решил исправить кол по немецкому языку на четверку. Подлог вскрылся, и «папа кричал и стучал кулаком по столу. Когда увидел немецкий кол (переправленный на четыре), схватил меня за плечо и два раза ударил по затылку. Я заревел. На крик пришла из гостиной мама. Мама сказала, что по голове бить нельзя — надо бить по мягкому.
<…>
— Колы получать, да еще мошенничать, подлоги делать!
<…>
— Англичанка у нас дома живет, француженка на дом ходит. Что же, мерзавец, теперь еще немца приглашать?! Может быть, и арифметика звать?! За что я тогда деньги в Реальный плачу?»
Однокашнику Яшмарова Антону Телегину тоже попало: «Выдали балльники. По немецкому кол. По истории и черчению двойки. По географии три с минусом. <…> Хотел показать отцу перед обедом. Но мать нашла у меня балльник под матрацем сама. Когда пришел отец с завода, она показала ему. Потом подскочила ко мне и начала балльником хлестать меня по щекам и кричала:
— Пастухом хочешь быть, босяком! Мы в лепешку разбиваемся, чтобы за тебя в Реальное платить» [8].
В этой же повести есть и такие воспоминания отца писателя: «Сейчас за ужином папа рассказывал, как учился его отец, мой дедушка. Было это в 1850 году и позже; тогда, оказывается, в гимназиях драли розгами и линейками по рукам. Но пороли до пятого класса, а как в пятый перешел, нельзя было пороть. Зато при переходе из четвертого в пятый класс драли всех розгами поголовно, ни за что, ни про что — на всякий случай в будущем. Вот какие порядки были» [9].
Во все времена кроме учебы были, конечно, у детей и развлечения. Разные, в зависимости от происхождения и эпохи. В «Воспоминаниях» В. В. Вересаев так описывает подготовку к танцевальному вечеру у себя в доме: «Так уже повелось, что на святках наш день был 4 января – день моего рождения. Не потому, чтоб меня как-нибудь выделяли из братьев и сестер, а просто, – только мое рождение приходилось на праздники. Но все-таки я являлся как бы некоторым центром праздника, меня поздравляли, за ужином пили наливку за мое здоровье, после ужина товарищи иногда даже качали меня. <…> У меня, кроме всех этих общих забот, была еще одна, своя. Я сидел у себя за столом над маленькой тетрадочкой в синей обертке, думал, покусывал карандаш, смотрел на ледяные пальмы оконных стекол и медленно писал. Записывал темы для разговоров с дамами во время кадрили.
О чем и с кем:
С Любой. 1. Спросить, как будто не знаешь, с нею ли в одном классе учится Надя Соколова, и рассказать, что она училась у нас в детском саду.
2. Спросить, какие у них задают темы для русских сочинений. Высказать мысль, как глупо задавать сочинения на пословицы. Подробно доказать.
С Катей. 1. Спросить, почему она больше не надевает золотую рыбку, сказать, что очень к ней идет.
2. Спросить, почему их отца зовут Адам. Русские так не называют, а у поляков был Адам Мицкевич. Не поляк ли? Тогда, значит, у них совсем как у нас: отец поляк, мать русская.
3. Придумать еще что-нибудь.
С Зиной Белобородовой. Как мы катались на ледяных горах» [10].
А вот так описывает незамысловатый отдых в парке в послевоенной Туле Б. Роганков в повести «Чулковские сорванцы»: «Однажды мне очень захотелось пойти в парк на вечерние гуляния.
Вечером в парке мне не доводилось быть ни разу. Я бродил нерешительно вдоль узорчатой металлической ограды и не знал: то ли мне перелезть через забор, то ли взять входной билет? Перелезть через забор для меня – пустячное дело, но я вовремя вспомнил, что уже взрослый, и сразу заметил, что и вокруг меня серьезная взрослая публика: девушки принарядились и завились, парни нагладили брюки до стрелочек, а волосы смазали бриолином и гладко зачесали назад. Они шли вначале к кассе, а потом солидно подавали контролерше входной билетик.
Без колебаний купил я тоже билет, и пожилая тетенька у входа согласно кивнула мне головой, как всякому взрослому человеку. Однако как непривычно в парке вечером: все здесь группами, парами, шутят, смеются…
Что же мне делать дальше?» [11]
Закончим рассказ историей, знакомой каждому ученику, в каком бы веке он ни жил, к какому бы сословию ни принадлежал и где бы ни учился. Из романа Н. Москвина «Конец старой школы»: «Что может быть лучше тебя?
…Вот преподаватель повел пальцем по алфавиту… Тридцать две души тоскливо ждут… Вот палец остановился…
Кого?
Кто-то один из тридцати двух уже знает… Ошибиться нельзя — глаз натренирован и точен: сантиметр ниже — счастливое мимо, сантиметр ниже — гибель алфавитного соседа.
Преподаватель медленно приподнимает голову:
— Ну, скажем, вот…
И вдруг!
Долгожданный звонок-освободитель! Что может быть лучше тебя?» [12].
Литература:
1. Вересаев В. В. Воспоминания. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Правда, 1961. Т. 5. С. 5.
2. Москвин Н. Я. Лето летающих. Москва.: Дет. лит., 1985. С. 14.
3. Вересаев В. В. Воспоминания. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Правда, 1961. Т. 5. С. 7.
4. Роганков Б. К. Чулковские сорванцы. Тула: Тул. полиграфист, 2001. С. 79.
5. Москвин Н. Я. Конец старой школы. Тула: Приок. кн. изд-во, 1983. С. 23.
6. Там же. С. 10.
7. Там же. С. 7.
8. Там же. С. 15.
9. Там же. С. 27.
10. Вересаев В. В. Воспоминания. Собрание сочинений в 5 томах. М.: Правда, 1961. Т. 5. С. 9.
11. Роганков Б. К. Чулковские сорванцы. Тула: Тул. полиграфист, 2001. С. 53.
12. Москвин Н. Я. Конец старой школы. Тула: Приок. кн. изд-во, 1983. С. 5.
